МАСЛЕНИЧНЫЕ ГУЛЯНЬЯ В МАРИИНСКОМ
Фото Алены Кузнецовой
Когда в Мариинском театре пять лет назад учредили фестиваль «Масленица», в афишу свели имеющиеся в репертуаре оперы и балеты, более-менее отвечающие избранной тематике. Разумеется, «Снегурочка», со знаменитой сценой «Проводов Масленицы». Конечно же, «Руслан и Людмила» - просто потому, что это очень русская опера, к тому же вписанная в романтизированный мир Киевской Руси. А Масленица, как известно – языческий, древний праздник, краями соприкасающийся с возникновением на Руси христианства. Ну и, само собой, пышные фокинские балеты с декорациями Бакста и Бенуа – «Петрушка» и «Жар-птица» Стравинского, «Шехеразада» Римского-Корсакова. Принцип построения масленичной недели в Мариинском в общем, сохранился: и сейчас, спустя пять лет, в афише по-прежнему красуются и «Жар-птица», и «Петрушка», и «Руслан» со «Снегурочкой», да впридачу к ним – еще и «Соловей» и «Царь Эдип» Стравинского. Костяк остался; но вот структура фестиваля, его идея, драматургия существенно изменились в лучшую сторону. Никто не скажет теперь, что «Масленица» - проходное, формальное мероприятие, со спектаклями «из подбора». Потому что к театральной части программы прибавилась мощная концертная составляющая. (хорошо, что появился Концертный зал, где параллельно происходит масса интереснейших событий). А драматургия музыкальной «Масленицы» нынче логично развивается вместе с течением масленичной недели: с ее «Встречами», «Заигрышами», «Разгулом», «Тещиными вечерками» и «Золовкиными посиделками». Благодаря фестивалю, кстати, многие стали осведомлены о том, что нужно делать и как отмечать каждый день праздничной недели. В этом году программа сложилась затейливо: каждое сочинение цепляет другое, каждый автор шлет привет своим предтечам: Стравинский – Римскому- Корсакову, Щедрин – Мусоргскому, Малер – Бетховену. Парад солистов нынешней зимой столь внушителен и представителен, что впору называть «Масленицу» зимней альтернативой летним «Звездам белых ночей»; даром, что она значительно короче «Звезд». Сергей Хачатрян, Денис Мацуев, Ферруччо Фурланетто с сольным концертом, а в финале, в Прощеное воскресенье в Питере объявился Вадим Репин, сыгравший насыщенную программу, составленную из опусов Стравинского, Бетховена и Дебюсси, в содружестве с пианистом Итамаром Голаном.
«Стравинский марафон»
Для затравки, на открытии фестиваля выступил Алексей Володин: вместе с оркестром Мариинского театра и Гергиевым за пультом сыграл Концерт для фортепиано и духовых Стравинского – да так, что дух захватило. Как мощный локомотив, пианист тащил за собой оркестр, явно нетвердо выучивший текст. Это стало ясно с первых же тактов – духовики вступили неуверенно, будто вслепую нащупывая нужные ноты. Но в сомнительно шатающийся ритм валторн вдруг врезался гиперактивный рояль – и начал свой сумасшедший бег, исступленный и устремленный, обрушиваясь в зал каскадами ошеломительных аккордов. Для Володина, с его дефицитом эмоциональности, рационализм Стравинского, ударный драйв и стальной ритмический скок оказались идеально подходящим материалом. Концерт для фортепиано – броский, нахальный, вызывающе репрезентативный, вполне постигаем и даже общителен по языку. Бахизмы и всяческие барочные выверты прилетали – и уносились в бешеном вихре пальцеломных пассажей, проткнутых синкопами навылет. Упругая пружинность ритма – привет из далекого барокко – перемежалась энергическими наскоками аккордов, взбирающихся все выше, выше, наконец, достигающих апогея… и вдруг – эмоциональный слом, осиротевшая без рояля медь. В свои права вступает раздумчивая вторая часть, в ней фортепиано ведет монолог, в духе размышлительных бесед с самим собой. В этом, без сомнения, гениальном Концерте Стравинский расширяет звуковое пространство до беспредельности, пользуясь для этого лишь ансамблем духовых и контрабасами. Фортепиано в этом космосе выступает, как центр сферы, ядро, сердцевина. Рояль иррадиирует импульсы в сторону контрабасов и валторн. Внезапно прорезается ритм колыбельной, мерные колыхания которого утишают, разглаживают взъерошенную фактуру первой части…
В этот вечер на подиум всходили попеременно два дирижера: Валерий Гергиев, а после антракта – молодой Михаил Татарников. Честно ведущий в театре порученные ему спектакли, и репетиционные занятия, Татарников очень быстро, за считанные два- три года превратился в профессионала высокого класса и экстраординарной надежности. А со времен исполнения «Лунного Пьеро» Шенберга на «Золотой Маске», в проекте «Диана Вишнева: красота в движении», стало окончательно ясно, что музыкантская душа его – редкостной выделки. Тонкая, гибко реагирующая на авторский текст, лишенная ячества и тщеславия. А что есть дирижерская манера, как не продолжение качеств души и характера?
Бодрым походным шагом идет Солдат домой на побывку. Его твердая поступь сопровождена крикливым квартетом кларнета, фагота, корнет-а-пистона и тромбона. Гулкие удары литавр, гундосый контрабас и потрясающе гибкая, верткая, как юла, «танцующая» скрипка в руках Кирилла Терентьева, концертмейстера оркестра дополняют звуковую картину. Инструментальный ансамбль ведет свой, музыкальный рассказ – а не просто разукрашивает, комментирует и расширяет аффектированную речь чтеца, Юрия Дормидонтова. Актер рассказывал «Сказку о беглом солдате и черте» захватывающе театрально, ни на минуту не теряя зрительского внимания, выказав себя истинным мастером речевого жанра. (На минуту вспомнилось, как рассказывал по-французски, ту же «Сказку» Патрис Шеро, на Зальцбургском фестивале: с шармом, с неподражаемой иронической интонацией, почти в разговорной, доверительной манере: вот уж воистину, сколько голов – столько и интерпретаций).
«Во дворец пошел солдат» - возглашал Дормидонтов: и сразу следовали настороженные удары барабанов. Появлялся черт – а вместе с ним ехидный вальсок, или еле уловимый абрис танго. В сцене свадьбы звучит хорал, а назидательная концовка – «Счастье только одно, двух счастий нет» - резюмируется согласным хором всего ансамбля.
В исполнении «Байки про Лису» принимали участие и четверо артистов из театра марионеток Деммени. Впрочем, выход кукольников с тубой, барабаном и пультом, прошедших маршем туда-сюда, лишь отвлекал от музыки. Дальше - больше: мельтешенье атласных лент и бестолковое полосканье рыжего полотнища навязчиво лезло в глаза, мешая слушать, да и попросту не попадая в ритм с музыкой. Похоже, режиссер зрелища, Леонид Гайдай, особо не напрягался, придумывая видеоряд. Просто вывел на авансцену невзрачных мягких кукол – петуха и лису, кота и барана – да и дал артистам волю, нимало не заботясь тем, чтобы движения кукол и артистов, и темпоритм сценического действия сопрягался с музыкой. Проще и лучше было бы просто послушать задорную «Байку», вникая в философские сентенции о смысле жизни, искусно спрятанные в игровых, мимикрирующих под простонародные, текстах скоморошьего театра. Удовольствия от чистого восприятия опуса Стравинского получили бы больше.
Вечером на большой сцене давали «Петрушку»: бывшую постановку-реконструкцию фокинского балета Сергея Вихарева сняли. Как сняли с репертуара до этого его же реконструкцию «Баядерки». Похоже из Мариинского театра, с уходом прежней команды Махара Вазиева последовательно «вымываются» работы Вихарева. А жаль: потому что новый «Петрушка», также проходящий под лейблом «балет Фокина», и в подметки прежнему не годился. Бледная тень, да и только. Новое возобновление поручили американцу, Гари Кристу, вроде бы, воспринявшему фокинский балет от самого Мясина. Однако, несмотря на внешнее сходство со старой постановкой, балет оказался вял и скучен. Звездочет (Андрей Яковлев) был не страшен, и не смешон, Петрушка (Александр Сергеев) – вовсе не такой заводной, прыткий и амбивалентный, как прежний. Зато в «Шехеразаде», прошедшей накануне открытия, как некое превью фестиваля «Масленица», блеснули изысканным стилем и благородством облика Диана Вишнева (Зобеида) и Игорь Зеленский (Раб Зобеиды). Зеленский, как всегда, поражал гордой статью и величавостью. Он сейчас в прекрасной форме и, несмотря на то, что прыжок его уже не так высок, как раньше, по-прежнему пленяет естественной пластикой и непринужденностью жеста. Ни одного фальшивого или неточного движения; все соразмерно, красиво, уместно.
За пультом в тот вечер стоял Валерий Гергиев: как врезал в Интродукции грозную тему Шахрияра – так сразу стало ясно: этим двоим адюльтер с рук не сойдет, дело кончится плохо. К сожалению, сценический Шахрияр (Владимир Пономарев) оказался вовсе не так грозен и царствен, как в музыкальной интерпретации Гергиева. Он производил, скорее, карикатурное впечатление, тараща глаза и растопыривая пальцы. И потому был вовсе не страшен, скорее смешон. Вообще, весь антураж избыточно красочной, граничащей с дурновкусием постановки, восстановленной в былые времена Андрисом Лиепой, разительно контрастировал с танцем блистательной пары «Вишнева-Зеленский». Пока эти двое танцевали испепеляющую страсть, «до полной гибели всерьез», романтично и пылко, окружение вовсю комиковало и опошляло саму историю. Евнух нарочито вилял задом и мелко всплескивал руками. Множество ненужных бытовизмов утяжеляло хореографический текст. Пожалуй, лишь Шахземан (Карэн Иоаннисян) смотрелся адекватно: не опереточным, а настоящим балетным, благородным злодеем.
Сольный каскад
Из самых качественных концертных впечатлений прошедшей Масленицы отметим исполнение Скрипичного концерта Бетховена Сергеем Хачатряном. Трогательный субтильный юноша с удивительно чистым тоном скрипки, он транслировал в зал не величавый пафос, но искренний лиризм и тонкие, поэтические чувства. В его руках скрипка Страдивари звучала изящно, деликатно, отнюдь не вызывающе концертно. Особенно же удавалось скрипачу проникновенное пиано, идущее из самой глубины души. Страдальчески кривились губы – словно тонкая нить мелодии вытягивалась из его собственного сердца.
Первый же уверенно восходящий ход по аккордовым тонам, после оркестровой экспозиции, продемонстрировал волю к достижению – и заставил насторожить уши. Стало ясно, что у скрипача наличествует и темперамент, и очень личностное отношение к классическому бетховенскому тексту. Все дальнейшее развитие скрипичной партии показало: так и есть, Концерт игрался очень неординарно: на первый план выходила лирическая, чувственная сторона музыки – что для Бетховена, согласимся, довольно неожиданный подход.
Даже в физиогномической игре Хачатряна – потупленный взор, опущенная голова, как бы погруженная в звучащую магму оркестровых отыгрышей - чувствовалось нечто дополняющее его сосредоточенную неброскую манеру игры, интровертную, и вместе с тем – задевающую за живое. Да, это было талантливо, необычно; и очень интересно.
Сюжет с фортепианным Стравинским продолжил Денис Мацуев, сыгравший с Гергиевым Каприччио для фортепиано и оркестра, в свойственном ему колотящем, ударном стиле. И так же, как в случае с Володиным, эта манера оказалась как нельзя более уместной на территории фортепианного Стравинского. Именно так трактовал автор рояль – как инструмент, по преимуществу, ударный. Опять щедро посыпались бахизмы и квазибарочные мелизмы, с длинными, агрессивно-торжествующими трелями, перемежающимися ораторскими, пафосно-риторическими возгласами. Капричиио, написанное спустя пять лет после Концерта ( тот писался в 1923-24 годах) продолжает период неоклассицизма у Стравинского. В этой музыке еще более концентрированно и броско развивается сама идея концертности, как эффектного, театрального высказывания.
На бис Мацуев сыграл «Петрушку»: так же поступил и Володин, двумя днями ранее. Только у Мацуева виртуозная пьеса получилась куда четче, внятнее и забористей. Разборчивей подавались основные «русские» темы, замедления делались там, где надо и ферматы выдерживались столько, сколько нужно. В отличие от Володина: тот несся во весь опор, не разбирая дороги. В общем, Мацуев точнее прочерчивал рельеф пьесы, ее конструктивные особенности и архитектонику.
Но главной приманкой выступления Мацуева стал, так называемый «Пятый концерт» Рахманинова: переложение его же Второй симфонии, выполненное пианистом и композитором Александром Варенбергом. Четыре части симфонии были переложены в три части концерта. При этом музыкальный материал симфонии оказался перетасован, перемешан и скомпонован заново так, чтобы, по словам Варенберга, сохранить принцип трехчастности, принятый в традиционном концертном цикле. Впрочем, оценить вполне искусство музыкального комбинатора Варенберга не удалось: «мариинцы», видимо, успели выучить лишь вторую, медленную часть; ее и сыграли. Так что судить о том, сложилось ли целое в сконструированном «Пятом концерте», было невозможно.
Зато вместо целого «Пятого концерта» Рахманинова мариинский Брасс-ансамбль сыграл два переложения из Мусоргского: пастельно-акварельную зарисовку «Рассвет на Москва-реке» и взвихренную «Ночь на Лысой горе». За пульт снова встал Валерий Гергиев: он в эти дни дирижировал много: репетировал, делал записи, да еще успевал давать по два концерта или спектакля в день. Например, успел исполнить две такие махины, как Шестая и Седьмая симфонии Малера, да еще и «Октябрьскую». Вторую симфонию Шостаковича и даже оперу Щедрина «Мертвые души».
Мусоргский в исполнении Брасс-ансамбля логично пролагал дорожку к грядущему вечером «Борису Годунову»: давнишней постановке в декорациях Георгия Цыпина, в которой от режиссуры Крамера остались лишь рожки да ножки. В титульной партии выступил Евгений Никитин: да так, что невозможно было отвести от певца глаз. Актерский талант его проявился в этой роли даже мощнее, чем вокальный: муки несчастного царя Бориса, его корчи, его отчаяние и страх тронули, устрашили, задели за живое. Величав и строг был Кит, прекрасно спевший партию Пимена. Спектакль, изрядно подзабытый труппой, несмотря на недочеты, неточности хора и прочие «шершавости», захватил по-настоящему. Великая опера, иначе не скажешь. И, хоть не очень-то она соответствует по теме и настроению веселью масленичной недели, но, во-первых, она напомнила еще раз о юбилее Шаляпина. В во вторых, в преддверии Великого поста, включение ее в афишу, может быть и не покажется так им уж необоснованным: опера-то – о грехе и покаянии. Так что, если разобраться, программа феста держится на трех китах: Стравинском, Мусоргском и Рахманинове.
В сокращении опубликовано в газете «Культура»
