На страницу Зальцбургского фестиваля

«Моисей и Фараон» Дж.Россини в Зальцбурге (08.08.2009)

Ildar Abdrazakov (Moise), Marina Rebeka (Anai),
Barbara Di Castri (Marie),
Konzertvereinigung Wiener Staatsopernchor
© Clarchen Baus-Mattar & Matthias Baus

От работ Юргена Флимма уже после "Ромео и Джульетты" в Венской опере ждать продуманных откровений было бы как-то наивно: конечно, арт-деко можно признавать не только вершиной гаражно-архитектурного примитивизма, но и, возможно, искусством, однако признание это выглядело бы оправданным лишь на фоне флоридских прибрежных лачуг прошлого века... В сравнении с современными откровениями в этой области здания арт-деко не выдерживают никакой критики, поэтому реанимировать этот стиль в новом проекте мало кому из архитекторов пришло бы сегодня в голову. Интенданту же Зальцбургского фестиваля новые постановки Деккера и Гута не мешают использовать приёмы, давно уже ставшие анахронизмом. Однако многочисленные премьерные "бу!" стали выражением усталости публики не столько даже от самого Флимма, сколько от вялой и невыразительной предсказуемости современной оперной режиссуры...

Действие одной из самых полнокрасочных опер Россини режиссер помещает на дно гигантского деревянного конуса (сценография Фердинанда Вёгербауэра). Еще не успевают поблекнуть выдержки из Ветхого завета, с жадной настойчивостью проецируемые на занавес во время каждого музыкального антракта, и лишь только начинает разъезжаться на все три стороны черный (а какой же еще в современной постановке?) занавес, сразу угадываешь режиссерское решение финальной сцены: перевернутый конус обязательно разойдётся по швам и просимволизирует освобождение от удушающего рабства...

О том, что все действия и события оперы проигрываются внутри этой жутко "фонящей" конструкции (акустический эффект "столкновения" звука, возвращающегося из зала и "превосходно" отражаемого полукруглой деревянной декорацией), говорить, конечно, излишне. В меру осовремененные костюмы - едва ли не единственная постановочная удача (художник по костюмам - Биргит Хуттер).

Что происходит на сцене? Да всё как обычно в нынешних постановках опер с большими хоровыми сценами: все сидят. Иногда ложатся. Редко встают и уходят. Сидят всё-таки чаще. Хотя стоят тоже нередко. Больше ничего не происходит. Ну, Моисей на празднике Изиды побуянит... Ну, и всё. Почти. Ну, любит Аменофис племянницу Моисея Анаи: любит по-восточному броско, яркими мазками, страстно и совершенно неубедительно. Не хочет её отпускать и просит своего папу фараона задержать «обратно» всех освобожденных евреев. Папа в сомнениях, но данное ранее слово фараона, скрепя сердце, нарушает (коллизия семейного чувства и общественного долга режиссером никак не обыгрывается). Моисей погружает весь Египет во мрак, и мы видим "задыхающихся" от той мрачной духоты египетский люд. Если допустить, что во времена Ветхого завета в Египте была хотя бы плюс-минус такая же температура, как сейчас, то сразу возникает вопрос: на что Моисей рассчитывал, когда в современном Египте только в непролазную ночь можно вдохнуть и не обжечься?.. Можно предположить, что несколько тысячелетий назад в Египте таки было прохладнее, а, как солнце садилось, то все египтяне сразу же в верблюжьи шкуры кутались (сейчас в Сахаре зимой – в принципе та же проблема). Но вообразить, что во времена Моисея ночью в Египте было жарче, чем днем, у меня при всем уважении к режиссёру не получается...

Ildar Abdrazakov (Moise)
© Clarchen Baus-Mattar & Matthias Baus

Когда Фараон снова даёт уже нарушенное однажды слово, Моисей возвращает "краденое солнце", и все рады, кроме Анаи: оказывается, она тоже любит Аменофиса. Перед девушкой встает выбор - народ и род или любовь и изгнание. Данную дилемму режиссер тоже никак не иллюстрирует (а зачем, когда можно прекрасно проиллюстрировать загрязнение египетских колодцев и увеличившуюся детскую смертность, имеющих в опере второстепенное значение, но таких удобных для иллюстрирования под веселенькую балетную музыку?). Анаи, как и Анна Андреевна Ахматова, выбирает быть "всегда с моим народом". Аменофис пускается с войском в погоню, и тут мы, наконец, слышим то, что от Россини, кажется, услышать совсем не ожидаешь: нечеловеческой красоты молитву "Dal tuo stellato soglio"... Как и в «ла-скальной» постановке оперы, медитативно льющиеся потоки музыки предвосхищают очередное поражение современного режиссерского концептуализма в битве с вневременным волшебством подлинной оперной эстетики...

Главным эстетическим наслаждением премьерного показа стал, конечно, хор Венской оперы: по-фестивальному ярко и вдохновенно прозвучали все грандиозные ансамбли французской версии "Моисея...", включая приморскую молитву. На родной оперной сцене такая блестящая работа венцев - редкость. Да и Мути в Вене с хором почти не сталкивается.

Оркестр был предсказуемо безупречен. Отшлифованность звучания отличает все последние интерпретации Мути, но маэстро удается находить едва уловимый баланс между караяновской полированностью и страстным волюнтаризмом Тосканини. Это слышно в чуть форсированных "всплесках" антракта, в едва уловимом "опережении" солистов, которое можно списать на премьерную сыроватость, хотя общее впечатление, за исключением одного единственного затянутого басами пассажа, - роскошно, а после исполнения грандиозного антракта маэстро даже счастливо улыбался...

Pressekonferenz 6.8.: Maestro Riccardo Muti
© Wolfgang Lienbacher

Ильдара Абдразакова в партии Моисея можно увидеть в запечатленной на dvd постановке театра Ла Скала: сегодня в Зальцбурге всё было исполнено "один-в-один", ни одного принципиально нового нюанса. Стабильность, конечно, хорошо, но такая предсказуемость нивелирует ценность живого исполнения. Мягкий и гибкий голос Абдразакова отливает неуместной тяжеловесностью в "жестких переговорах" с Фараоном, а "предвыборная" активность первых сцен, озвученная "добрым" баритональным басом, воспринимается с некоторым сочувствием не к угнетенным евреям, а к самому Моисею, который не призывает свой народ к свободе, а уговаривает его, не открывает ему свет истины, а делится собственным озарением, выступает не как медиум и "официальный представитель", а как секретарь... Конечно, в такой актуализации есть свои любопытные находки, "наводящие на мысли", но в целом образ получается рыхлым. И, думается, именно за счет чрезмерной теплоты тембра исполнителя.

Эрик Катлер ярко и эмоционально пропевает все экстравертно-напряженные сольные номера и дуэты Аменофиса, но сценический рисунок чрезмерно аффективен. Слушать певца бесконечно приятно, но не в связи с россиниевской эстетикой и данным конкретным образом, а вообще: голос плотный и приятный.

Настоящим подарком стало выступление в партии Анаи Марины Ребеки: прекрасный льющийся, полнозвучный тембр "без примисей", естественность звучания и ровная - без напряжения и надрыва - чёткость во всех диапазонах буквально завораживали!

Фараоновая чета в исполнении Николы Алаймо и Нино Сургаладзе была также великолепна. Чуть приглушенному звучанию Алаймо соответствовал бархатистый на пиано и пронзительно искристый на форте голос Сургаладзе. Великолепная пара!

Исполнители второстепенных персонажей безупречной работой обрамляли основной ансамбль: маму Анаи ярко акцентированным и плотным звуком спела Барбара ди Гастри, Хуан Франциско Гателль с пронзительной выпуклостью, хоть и не всегда ровно, озвучил партию брата Моисея, а вот голос Алексея Тихомирова, исполнявшего партию Осирида, показался непривычно несобранным, но уместно выразительным.

Вообще же с таким ансамблем можно с благодарностью принять любую постановку... Ну, или почти любую, не мешающую - творить музыкантам и певцам и приобщаться к этому чуду зрителям...

Александр Курмачев