Блеск театра и тщета жизни
«Паяцы» Леонкавалло – весенняя премьера Камерного театра «Санктъ-Петербургъ Опера» - состоялась вскоре после празднеств, посвященных юбилею руководителя театра, Юрия Александрова. И, похоже, в образе главного персонажа – Канио – Александров вывел свой идеальный портрет.
Выигрышный сюжет, веристское исступление страстей, и притом – завидная лаконичность изложения: все просто, понятно, персонажей немного, и у каждого – по две роли. Потому что «Паяцы» - классическая модель «театра в театре», опера про бродячих комедиантов, пожалуй, самая репертуарная в мире. Вот и в «Санктъ-Петербургъ Опера» решили, что без нее никак не обойдутся. И на миниатюрной сцене барочного особняка баронов Дервизов возник спектакль, ироничный и трагичный одновременно. Александров сталкивает в нем два, принципиально разных стиля: сугубо аскетичный, монохромный, почти документальный – и роскошно-условный, истекающий жирной позолотой, струящийся тяжелыми складками портьер, топорщащийся жесткими кринолинами и плоеными воротниками пышных костюмов.
В начале – обыденная жизнь: на невзрачной, голой, раскрытой в глубину сцене, идет пресс-конференция. Канио (Виктор Алешков) – элегантный седовласый джентльмен в смокинге, с бутоньеркой в петлице – объявляет журналистам о вечернем представлении. По уверенно властным манерам в нем угадывается руководитель труппы, человек действия: ясно, что генетически этот типаж родственен итальянским мафиози средней руки. Такой не побоится вида крови, не остановится ни перед чем, если затронут его интересы.
Журналисты торопливо жуют бутерброды, прихлебывают из пластиковых стаканчиков воду и лимонад, не забывая подсовывать поближе к говорящему мохнатые микрофоны, щелкают затворами фотокамер. Обстановка – весьма узнаваемая; не без ехидства Александров воссоздает в первой сцене атмосферу бесчисленного множества реальных пресс-конференций. С его точки зрения, ( и это легко читается), все «журналюги» - людишки мелкие, просчитываемые, заискивающие, и голодные: рады продаться за пару бутербродов.
Рядом с Канио сидит пышнотелая молодка в облегающей блестящей блузке – Недда (партию вполне профессионально спела Елена Тихонова). Сексапильна до невозможности, вульгарна, «стрельбу глазами» ведет по веем правилам. Яркий грим густо наложен на лицо; типаж – буфетчица в сельской лавке. Фантастических объемов бюст; и уж будьте уверены, Александров постарался обыграть редкое достоинство солистки всеми возможными способами. Недда, по мысли режиссера – существо ветреное, легкомысленное, довольно глупое и падкое на соблазны. Сходить налево для нее так же естественно, как… ну, вы понимаете. При таком серьезном муже, слабость Недды «на передок» становится смертельно опасной. Сластолюбивая дамочка, похоже, обречена на гибель: просто ходячая «секс-бомба», того и гляди, рванет.
По версии Александрова Недда, разумеется, сама во всем виновата. Она дразнит безнадежно влюбленного в нее гиганта Тонио (Евгений Баев), искушая его наготой белого тела – а потом, когда он с надеждой протягивает к ней руки, нещадно хлещет хлыстом: как он смеет, урод, посягнуть на ее прелести! Полспектакля Недда играет в неглиже, от чего мужская часть зала приходит в большое волнение. Александров не упускает случая показать все стати певицы, раз уж ему так повезло с фактурной солисткой. Режиссерская мысль его – по крайней мере, так кажется после просмотра первой части спектакля – проста: все беды от баб. Однако после антракта эта нехитрая максима обрастает дополнительными смыслами. Потому что в свои права вступает иной театр: блестящий, подчеркнуто эффектный, дразнящий глаз красками и позолотой. И тут гипертрофированные страсти неожиданно возгоняются в тигле чистого искусства, запылав светлым жертвенным пламенем. В этом пламени сгорает всё бытовое, низменное, непристойное, уходит мелкая злоба дня. На авансцену выступает подлинная любовь, большое страдание и настоящая смерть. И то, что схема банального любовного треугольника наложена режиссером на схему commedia dell’arte лишь усиливает впечатление подлинности: потому что в пространстве условного театра сильные чувства проступают во всей своей чистоте и первозданности: таково таинство оперы. Недда уже не кажется глупышкой с куриными мозгами; горю Паяца веришь; и даже тщеславный Петух, в которого вонзают огромные вилки – Сильвио (Дмитрий Лавров) – и тот, в финале стоит потерянный, не в силах понять, что жизнь из возлюбленной ушла, утекла навсегда. И вдруг – оп-ля! – Канио-Паяц хлопает в ладоши. И все вскакивают, живехонькие и веселые. Потому что это – театр. И они умерли, взаправду; но и воскресли, чтобы получить от публики заслуженные аплодисменты.
Этот прием – обманки, непредсказуемого финала – Александров уже опробовал в своем «Дон Жуане» Уже там он скрестил в одном спектакле два стиля, консервативно-традиционный, классичный – и более радикальный по языку и формам, хитроумно вложив один театр в другой, как в китайскую шкатулку с секретом. В «Паяцах» этот прием сработал еще лучше: на контрастах, вообще, работать легко, они будоражат воображение публики.
В целом представление удалось. Хор возникал то на антресолях, то появлялся в зале, изображая настоящую публику. Шумно рассаживался, кидал на сцену помидоры, и при этом пел довольно стройно. Особой похвалы заслуживает оркестр: качество звучания его неизмеримо выросло с той поры, как в театр пришел дирижер Александр Гойхман. Музыканты играли резво, бойко, слитно - впечатления не испортили даже неловкие вступления «деревяшек» в начале второго акта. Благородно, красиво, полнозвучно спел партию Канио Виктор Алешков, один из ветеранов театра; пожалуй, эта партия – одна из лучших в его биографии. Недда – Елена Тихонова – тоже была хороша: крепкое, голосистое драмсопрано с большим запасом прочности. При таких внешних данных ее в труппе Александрова, несомненно, ждет большое будущее.
Конечно, в немалой степени своим успехом новый спектакль обязан работе художника. Вячеслав Окунев, постоянный партнер Юрия Исааковича придумал броский выигрышный видеоряд, пестрые костюмы, любовно подобрал аксессуары. Он признался по секрету, что даже корсет для главной героини, подчеркивающий все выпуклости, подыскивал и подгонял по фигуре сам.
