Журнал любителей искусства

Как при помощи крыс Байройтскому фестивалю удалось отвоевать назад утерянную было позицию одного из самых креативных форумов Германии

На фото – сцена из «Лоэнгрина»
Фото Энрико Наврата

В Баварии завершился знаменитый вагнеровский фестиваль. Начался он 25 июля с традиционных мероприятий – возложения венков на могилу Вагнера в саду виллы “Ванфрид”. Традиционные подношения по штуке от хора, оркестра и солистов фестиваля, от города Байройта, а также от мюнхенских, берлинских и байройтских вагнерианцев. А вечером в присутствии канцлера Ангелы Меркель, которая за последние несколько лет стала истовой поклонницей немецкого Орфея и всегда начинает свой отпуск в Байройте, сыграли фестивальную премьеру – “Лоэнгрина” в постановке патриарха немецкой режиссуры Ханса Нойенфельса.
Приглашение человека с такой репутацией, как у Нойенфельса, в Байройт – неслыханная дерзость со стороны директрис фестиваля сестер Катарины Вагнер и Евы Вагнер-Паскье. Однако дамы решительно настроены исполнять заветы прадедушки, который, как известно, между экстримом и нормальной жизнью всегда выбирал первое как для себя и своих близких, так и для всей Германии. А будущим интерпретаторам своих нетленных опер он не советовал придерживаться стариковских традиций, наоборот, предлагал сметать все на своем пути, достигая новаторской цели. Кроме семидесятилетнего Нойенфельса, в байройтском “Лоэнгрине” были и другие дебютанты – тридцатилетний маэстро, экс-музрук Национальной Оперы Латвии, а ныне шеф Бирмингемского оркестра латвиец Андрис Нелсонс, главная оперная звезда Германии, и он же тенор номер один в мире, баварец Йонас Кауфманн и берлинская сопрано Аннетте Даш, после дебютов в Метрополитен Опера и Королевском театре Ковент Гарден за последний год также выбившаяся в пятерку лучших женских голосов Германии. Состав во всех отношениях звездный и привлекательный для меломанов всех разливов. Поводы к беспокойству подавал лишь Нойенфельс, фаворит театралов северной и центральной Германии, никакого желания поставить нечто в традиционной католической Баварии в течение долгой творческой жизни не испытывавший. Однако за 2010 год баварцы уже во второй раз обращаются к нему за невкусной пилюлей авангардного театра – в июне он дебютировал в Баварской государственной Опере с “Медеей в Коринфе” Симона Майра, теперь вот “Лоэнгрин” в вагнеровском святилище. То, что Нойенфельс, где бы он ни появлялся, несет с собой скандал и провокацию, – не секрет, но в отличие от многих бестолковых скандалистов и эпатажников высказывается старейшина немецкого театра и знаменитый германист всегда по существу. Например, задолго до всех историй с карикатурами на пророка Мухаммеда в одной из своих многочисленных оперных постановок в Берлине он столкнул лбами в “Идоменее” три главные мировые религии, отрубив головы лидерам означенных конфессий и свалив их в одну кучу на свалку. Спектакль тогда практически сорвали из-за протеста фундаменталистов, но фрау Меркель отрезвила фанатиков заявлением о том, что в немецком искусстве они “не у себя дома” и злополучный спектакль несколько раз таки сыграли. Хулиганство данного “Лоэнгрина” заключается в том, что Нойенфельс ввел в спектакль крыс – народ Брабанта (хор и статисты) превратился в настоящих домовых грызунов двух пород – черненьких и беленьких. Благодаря усилию замечательного художника по костюмам (Райнхард фон дер Таннен) крысиные морды не мешали людям петь, так как были сделаны из сеточки. Розовые лапки из латекса, на которых хористы за два месяца репетиций научились беззвучно передвигаться по сцене, также не мешали меломанам наслаждаться божественной партитурой Вагнера. Консервативных байройтских зрителей раздражал только внешний вид героического брабантского народа, в котором они обычно не прочь видеть самих себя, а идентификация с подопытными грызунами их явно не прельщала. Идея режиссера сразу показалась им подозрительной. Крысы понадобились Нойенфельсу, чтобы рассказать о неслыханном эксперименте, который некие лидеры (не будем называть поименно, хотя годятся и Барбаросса, и Бисмарк, и Муссолини) проводят над людьми: они выращивают чистую расу. Ясно, что крысы – это классические образчики для медицинских экспериментов ученых, а с другой стороны – злопамятные мерзавцы, противные и умные звери, которые могут сожрать и друг друга, и людей, то есть зазевавшихся медиков, уверенных, что крысы тупы и годятся для манипулирования.

На фото – сцена из «Лоэнгрина»
Фото Энрико Наврата

Крысиная история вполне укладывается в традиционный сюжет: дисциплинированными ордами правят самозванцы, называющие себя наследниками брабантского престола. Законная же наследница трона Эльза Брабантская (Даш) потеряла брата и не может доказать Фридриху фон Тельрамунду (Ханс-Йоахим Кетельсен) и его жене Ортруде (Эвелин Херлициус), этим самым дальним родственникам, претендующим на власть в ее отчизне, что она не убивала брата Готтфрида, но он таинственным образом пропал. Эльза грезит о лебедином рыцаре, который придет издалека и защитит ее честь, сразится с Тельрамундом и докажет, что она не убийца брата, ну и после вместе с ней воцарится в Брабанте. А пока она скитается по сцене в белом пальто, как Святой Себастьян, исколотая стрелами, пущенными в нее нечестивцами. В конце акта, как положено, Лоэнгрин (Кауфманн) является – это такой симпатичный молодой человек в элегантной черной двойке. За ним едет лодка, в которой сидит живой лебеденок. Чудаковатый романтик-дэнди с птичкой, естественно, ищет родственную душу и прямиком направляется к местной юродивой Эльзе. Такие типы всегда друг друга находят. Он поражает копьем Тельрамунда, но благородно оставляет ему жизнь. Хватает за руку Эльзу, они куда-то бегут и, оставшись наедине с ней, он в довольно резкой форме объясняет девушке, что одной романтикой сыт не будешь: вырывает одну за другой воткнутые в Эльзу стрелы (она чуть не умирает от боли), объявляет ей, что любит ее и предлагает ей слепо следовать за ним, ни о чем не спрашивая. В его ледяном взгляде легко читаются претензии на то, чтобы стать будущим властелином мира – сверхчеловеком и вожаком народов. Именно о таком герое мечтала Эльза. Далее Лоэнгрин, предъявленный брабантским крысам как спаситель родины и жених Эльзы, удаляется. Во втором акте начинается настоящее “Лебединое озеро”. Тельрамунд, очевидный совершенно Злой Гений Ротбарт, вместе с Ортрудой-Одиллией замышляют погубить Эльзу (Одетту). Первая попытка им не удалась, так как дрянной Лоэнгрин (здесь – Принц Зигфрид) пришел и выиграл поединок. Чтобы зрители смекнули, что к чему, парочка заговорщиков восседала в начале второго акта на разбитой черной колеснице, а красивый черный жеребец валялся мертвый рядом. На празднике соперницы появляются как шахматные королевы – одна в белом, другая в черном. Крысы-пешки снимают шкурки и наряжаются в выходные костюмы – принадлежность к семейству крысиных выдают красиво уложенные хвостики. Одиллия раззадоривает Одетту – требует, чтобы та спросила рыцаря о его происхождении, а вдруг он самозванец и не знатного рода. Тут же Эльзе сообщают, что она и ее избранник должны зачать наследника нового лебединого племени, так сказать, очистить расу, так как крысы в результате мутаций стали совсем неуправляемыми. В доказательство сему аргументу режиссер улучает музыкальный момент, чтобы разыграть сцену крысиного неповиновения. Двум крысам должны сделать инъекции, но здоровые (в смысле высокие и плотные) звери валят этих врачей наземь и убегают, ударяя друг друга лапкой в знак верности. Лоэнгрину мысль о немедленном зачатии кажется глупой, но рассчитывая, что Эльза не будет его ни о чем спрашивать, соглашается. Они направляются к постели, которая напоминает, с одной стороны, обычную кровать молодоженов в пятизвездочном дизайнерском отеле, с другой стороны, из-за своей стерильной белизны похожа на больничную койку. Эльза и Лоэнгрин сближаются, зрители напряженно ждут исхода. Исход обычный – ничего у них не получается, потому что Эльза вместо дела полночи катала мужа по полу, выясняя у него, какого он рода-племени. Так срывается и второй эксперимент над человечеством: из кровати вырастает гроб, над сценой пролетает облезлый гадкий утенок. И это не все – уходя, оскорбленный в лучших чувствах (если можно так назвать претензии молодого арийца на мировое господство) Лоэнгрин возвращает Брабанту его пропавшего принца Готфрида. Лодочка с лебедем оборачивается яйцом, из которого вылупляется уродец. Эльза умирает от горя. Занавес. Тысячи “бу” режиссеру, тысячи браво – солистам. И прежде всего Нелсонсу, претензии которого хоть и не на мировое господство, а на личную гениальность более чем оправданны. Как наивный Парсифаль, Нелсонс прозрачно и без привлечения чужих мыслей и идей будто заново открывает мир – в данном случае мир партитур Вагнера. Старики вагнерианцы остались абсолютно счастливы, что вместе с Нелсонсом на Зеленый холм вернулся задушевный немецкий романтизм в чистой и незамутненной форме. Еще более счастливы мы, что представитель петербургской школы (Нелсонс учился у Титова и Янсонса) так легко с первой попытки завоевал неприступные доселе для русских музыкантов бастионы Байройта. Среди вокалистов солировал Кауфманн, который теперь поет Вагнера немного по-другому, чем раньше. Не имея в запасе тонн голоса, он выпутывается из лабиринтов вагнеровского вокала путем намеренного приглушения звука – через пиано и пианиссимо, что возможно только при чутком дирижере (и в лице Нелсонса он его получил), ну а чуткость зала Кауфманну обеспечена по определению (на тех, кто посмел кашлянуть или шаркнуть ногой, когда он пел знаменитые слова о Граале, смотрели в Байройте, как на врагов народа). В речитативах он стал смелее – более дерзким и жестким. В Мюнхене, когда он дебютировал в прошлом году в роли Лоэнгрина, ему так и не удалось выйти за рамки амплуа тихого, скромного интеллигента – амплуа, которое он сам для себя выбрал как наиболее подходящее для образованного мальчика из хорошей семьи. Но работа с Нойенфельсом (а все артисты и музыканты, включая Нелсонса, который, с трудом пока объясняясь на немецком, на пресс-конференции заявил, что влюблен в режиссера, были рады сотрудничеству с таким профессионалом), видимо, открыла Кауфманну какие-то новые оттенки образа романтического рыцаря. Аннетте Даш была менее убедительна вокально – сказался стресс от проведенного сложного сезона, но драматически она идеально вписалась в тот типаж запуганной женщины, который придумал для Эльзы Нойенфельс. Эвелин Херлициус в роли Ортруды скорее разочаровала, чем порадовала – ее немного истеричный голос в целом был уместен для “Лоэнгрина”, но когда она местами переходила на крик, раздражал, ну а как актриса она была великолепна – как всегда. Бас Георг Цеппенфельд (король Генрих) был убедителен, чего не скажешь о Хансе-Йоахиме Кетельсене в роли Тельрамунда, который местами был плохо слышен. С другой стороны, в паре с немного кричащей Ортрудой Херлициус, его зловещий шепот казался подарком.

В целом жизнь в Байройте становится все интересней. Почти прижился “Парсифаль” Херхайма-Гатти, который до этого года традиционно ошикивался. Мнительные байройтцы все больше влюбляются в эту постановку, которая, кстати, проживет еще только два года. В следующем сезоне возникнет новый “Тангейзер” Хенгельброка-Баумгартена. А чтобы как-то восполнить лакуну “Кольца”, Катарина и Ева возобновят «Тристана и Изольду» Марталера. Лоэнгрина будет петь не Кауфманн, а Клаус Флориан Фогт – звезда байройтских же “Майстерзингеров”, а какой-то еще тенор (пока это секрет) заменит его в них.
Екатерина Беляева, Байройт-Москва