• Главная
• Опера
• Концертный зал
• Фестивали
• Изобразит. искусство
• CD/DVD
• Журнал
• Контакты

Ферруччио Фурланетто:
Главное - быть честным с собой и окружающими

Наш журнал уже обращался к творчеству и личности легендарного итальянского баса Ферруччио Фурланетто. Поводом для новой встречи с артистом послужило известие о постановке оперы Массне «Дон Кихот» в Мариинском театре к 100-летию. Опера Массне была написана для Федора Шаляпина и требует для главной партии певца выдающихся вокальных и артистических качеств. И здесь лучшим в мире выбором на сегодня является Ферруччио Фурланетто. Мариинский театр решил использовать постановку Пьетро Фаджоне, осуществленную в Италии, что не может не радовать. Словом, данный проект представлял собой воплощение нереальной мечты: лучший в мире исполнитель в серии из трех спектаклей, лучшая из возможных постановок… Все это взбудоражило любителей оперы, а меня во время декабрьского визита в Вену заставило искать встречи с Фурланетто и просить его об интервью, тем более что, помимо «Дон Кихота», певец должен был еще дважды выступить в Концертном зале – со своей камерной программой из романсов и песен Рахманинова и Мусоргского и в Реквиеме Верди.
Фурланетто в декабре пел в Венской Штаатсопер – в трех спектаклях «Симона Бокканегры» и в трех «Силах судьбы», поэтому и встреча наша состоялась в дирекции знаменитого театра. В комнате для совещаний нас окружали многочисленные портреты известных исполнителей, в том числе и фотографии самого Фурланетто – в момент вручения ему очередного почетного звания Венской оперы. Но разговор наш, естественно, начался с «Дон Кихота».

- Что для вас значит эта партия?

- Дон Кихот является моим любимым персонажем, даже по сравнению с Борисом Годуновым и Филиппом II. Пожалуй, он подходит мне лучше всего. Вокально я не прилагаю никаких усилий с начала до конца этой очень длинной партии. И сам характер прекрасен. Конечно, мы знаем это из книги. Дон Кихот стал мифом, тем, кем каждый из нас должен стать в жизни: человеком, любящим природу, окружающих людей, поэтом. И мы так нуждаемся в этом, особенно сейчас, когда главным становятся власть, деньги, успех, алчность; поэтому для разнообразия так приятно послушать о том, кем действительно должен быть человек. Это главная причина, почему я так люблю эту роль.
К сожалению, «Дон Кихота» не так часто ставят, даже во Франции эту оперу недолюбливают по некоторым причинам. Может быть, это очень простая музыка, но она немедленно достигает сердец, и, где бы я ее ни исполнял, публика буквально приходила в неистовство. В Мариинском театре у нас будет возможность использовать самую красивую постановку этой оперы, которая когда-либо была осуществлена, показанную и в Европе, и в Америке, и в Японии. С Гергиевым за пультом результат должен быть поистине сенсационным. И не забывайте, что это будет как раз спустя ровно 100 лет с того дня, когда эта опера была поставлена. К тому же, она была написана для самого известного русского баса Федора Шаляпина – не нужно забывать, что в феврале будет день рождения Шаляпина. Так что это будет двойным празднованием, особенно для России, – с этой направленной к сердцам людей очень человечной музыкой, полной страсти.

- Вкладываете ли вы что-то личное, из собственного опыта в партию Дон Кихота?

- Я вкладываю свой личный опыт и переживания в каждую партию, которую я пою. 20 лет назад я исполнял то, что мне предлагали, и делал то, о чем меня просили. Поэтому, если меня просили спеть Банко, например, я это делал. Сегодня, слава Богу, у меня есть возможность сказать «нет» и сделать то, что мне ближе. А «Дон Кихот» полон гуманизма и дает богатые возможности для интерпретации, для эмоционального погружения в роль даже больше, чем  Борис Годунов, которого я обожаю. В опере Мусоргского вы видите исторический персонаж через его политические битвы, любовь, семью, сумасшествие и, наконец, смерть. У вас целая вселенная возможностей для того, чтобы с ней работать. Но в «Дон Кихоте» вы имеете большее: изумительную сцену смерти главного героя, а смерть в опере всегда прекрасна; фантастическую сцену с бандитами, в которой видны благородство и гордость этого старого человека, возвращающего нечто, что принадлежит женщине, которую он идеализировал; сцену с ветряными мельницами. Я недавно делал Дон Кихота в Сан-Диего после перерыва в несколько лет и, стоя на сцене в костюме, загримированный, погрузившись внутрь этого характера, опять испытал чувство: какая это честь быть – Дон Кихотом.

К сожалению, экономический кризис, повлиявший на все сферы нашей жизни, заставил театр отказаться от сценического воплощения оперы. Но Ферруччио Фурланетто примет участие в концертном исполнении «Дон Кихота» 17 февраля.
А наш дальнейший разговор зашел о Фаджоне и современной оперной режиссуре.
- Почему так важно осуществить именно эту постановку?

- Потому что это лучшая работа Пьетро Фаджоне, а он гений. Он один из немногих еще живущих великих оперных режиссеров, и по этой причине он требовательный человек. В наши дни таких не любят, предпочтут того, с кем проще работать, кто не создает проблем, хотя при этом поставит скучный, обыкновенный, а порой и безобразный спектакль. Но это неважно, зато он никого не побеспокоит. Фаджоне – трудный человек и режиссер, но он гений, а в наши дни его несколько отстранили от больших оперных домов, предпочитая иметь дело с любителями. Но это недопустимо, пока такие люди живы, мы должны дать им возможность работать, даже если это дорого и с ними трудно – результат будет впечатляющим, публика сойдет с ума от восторга: она полюбит и оперу, и постановку,  и тот ее символизм, которого она до этого не видела.
Эта опера должна сохраняться в репертуаре театров для молодого поколения, для людей, которые только начинают соприкасаться с миром оперы. Что мы им сегодня можем предложить? В основном, мусор, подобный нынешнему венскому «Макбету».

- Когда вы спели Дон Кихота впервые?

- Это было во Франции, в Ницце, в 2001 или 2002 году. В этом было какое-то волшебство, потому что в течение 3-х месяцев я спел Филиппа в Вене, Бориса в Милане и Дон Кихота в Ницце. Тогда-то я и почувствовал, как это может быть, потому что эти три роли никогда не могут наскучить: исполняя эти шедевры, вы проживаете каждый спектакль буквально всей кожей, абсолютно включенным в происходящее. Поэтому, если бы мне предложили подписать контракт, по которому я должен был бы петь Дон Кихота, Филиппа и Бориса Годунова до конца моей певческой карьеры, я бы немедленно это сделал.

- Эта постановка Фаджоне была показана во Флоренции?

- Нет, она родилась в Венеции. Вообще в этом феврале я должен был быть в Сан-Диего, участвовать в «Набукко». Но я решил больше не петь Захарию (это единственная роль в моем обширном репертуаре, которая вокально меня утомляет).

- Но пели вы ее замечательно.

- Я пел эту партию в течение многих лет. Но зачем мне сегодня петь партию, которая причиняет мне неудобство, после которой приходится восстанавливаться в течение 2-3-х дней? Я могу с тем же успехом спеть «Иродиаду», например. Поэтому я решил больше не петь Захарию. И поскольку администрация оперы Сан-Диего – мои друзья, они меня освободили. Мы говорили с Фаджоне о том, чтобы использовать преимущества этого освободившегося месяца для столетия «Дон Кихота», обратились к венецианскому театру, где эта опера была поставлена. Там были рады, но через месяц, как это часто бывает в Италии, они сказали, что профсоюзы не разрешат им работать в этот период из-за совпадения по срокам с Венецианским биеннале и т.д. и т.п. Поэтому мы обратились к Валерию, который всегда хотел поработать с Фаджоне.

-А вы слушали записи Шаляпина в этой партии?

- Не только слушал, но и смотрел фильм, в котором он играл Дон Кихота, читал о нем, изучал документы, фотографии. Кстати, костюм Дон Кихота в постановке Сан-Диего был точной репликой костюма Шаляпина в Монте-Карло, может быть, в упрощенном, более дешевом варианте, но не думаю, что тогда делали очень дорогие костюмы. Возможно, кираса была настоящей и тяжелой? Я счастлив петь Дон Кихота, потому что каждый раз чувствую реакцию публики. Поэтому я буду продолжать свое сражение с ветряными мельницами, убеждать администрации оперных театров в необходимости ставить эту оперу.

- В Санкт-Петербурге вы не только споете Дон Кихота, но еще и выступите с камерной русской программой – в этом проявляется свойственная вам смелость, ведь вы стали и первым итальянцем, который спел партию Бориса Годунова в России. Но меня в данном случае всегда интересует один вопрос: вы поете на русском языке, а разговорную речь понимаете?

- Сейчас в большей степени, чем раньше. Впрочем, у меня есть ощущение, что разговорный русский сильно отличается от того, каким был написан «Борис Годунов». Если бы вы начали учить итальянский по операм Верди и стали бы говорить таким образом, это было бы смешно. Конечно, я хотел бы знать больше языков, но когда ты делаешь большой скачок в карьере, начинает катастрофически не хватать времени для слишком многого, даже для себя. Переходишь от одного проекта к другому, живешь в перспективе того, что произойдет через год, через шесть месяцев… Это какая-то спираль. Вот сейчас у меня появилось окно в ноябре из-за отмены по техническим причинам серии спектаклей в Метрополитен-опера. Я отказался от предложений выступить в концертах и провел 2 недели во Флориде, где не был в течение 3-х лет.

- Что позволяет выживать в таком жестком графике?

- Ну, во-первых, я люблю то, что я делаю. Во-вторых, куда бы я ни поехал, всюду встречаю друзей. Некоторые места в этом смысле особенно благоприятны, например, когда я выступаю в Сан-Диего. Это для меня как каникулы: работаешь, но находишься в чудном месте, окружен друзьями, играешь в гольф, каждый день вечеринка. То же самое в Зальцбурге: проводишь время с друзьями, играешь в гольф, находишься в прекрасном месте… Отдыхаешь и расслабляешься, даже работая. Но так происходит не везде. Вот в Париже я совсем не был счастлив.

- У вас там был грустный вид.

- Я поставил крест на Франции вообще и на Париже в частности, потому что за последние 15 лет практически все постановки (исключая «Набукко» Карсена и «Пеллеаса» Боба Уилсона – абстрактного, но очень интересного) можно было выкинуть в мусорную корзину.

- Мне понравился «Фауст».

- Ну, хорошо, «Фауст» был ничего. Но три разных «Симона Бокканегры», один хуже другого, «Дон Жуаны» – ужасные, и в довершение всего этот «Макбет»! Нет, баста. Не могу больше в этом участвовать.

- Но в Парижской опере сейчас поменялось руководство.

- Послушайте, они предлагали мне (когда я участвовал в «Макбете») спеть в возобновлении «Бориса Годунова». Я не мог этого сделать, поскольку на это время у меня были запланированы спектакли «Симона Бокканегры» в Вене. И я был рад, потому что этот «Борис» не имеет ничего общего ни с Мусоргским, ни с Пушкиным, ни с Россией. Поэтому я говорю Парижу: «Нет». Я не люблю этот город. Я знаю, он красивый, но я не чувствую себя там счастливым.

- А где вы чувствуете себя дома?

- Во многих местах. Здесь, в Вене. У меня квартира в двух минутах ходьбы от оперы, много друзей. Я очень люблю Лондон и очень часто там пою. Нью-Йорк – это место, которое и ненавидишь, и обожаешь. Когда находишься там недолго – любишь его, когда живешь в течение 4-х месяцев – начинаешь ненавидеть. Есть места, как Зальцбург или Сан-Диего, куда всегда хочется возвращаться. И я рад возвращению в Санкт-Петербург. Но в Париж – нет.
Возьмем тот же «Макбет». Я вообще сожалею, что работал с Черняковым. С самого начала он мне сказал, что ему не нравится эта опера, так что я стал гадать, а зачем вообще он ее ставит. Я знаю, что этот человек талантлив, но его нужно сдерживать, потому что его мозг подобен вулкану, и нужно, чтобы кто-нибудь ему говорил, что можно, что нельзя. Надо его талант поставить в определенные рамки. И мягко говоря, Курентзис не был тем человеком, который был способен на это, потому что он позволил Чернякову сделать вещи, ужасные с акустической точки зрения: идиотский смех в течение 5 минут, хор, спрятанный в боковые ложи, мы внутри коробки, что приглушало звук. Как можно было это допустить? Постановка вообще была уродливой, что понятно, ему ведь не нравится эта опера. И в результате в течение полутора месяцев я находился в бесполезном депрессивном настроении, вместо того чтобы в каком-нибудь не столь значимом месте и театре петь то, что я люблю. Раем представлялось далекое Сан-Диего, где я мог бы спеть 6 дополнительных спектаклей «Дон Кихота» вместо 9 отвратительных «Макбетов». Мы опять вернулись к той же проблеме: режиссеры-профессионалы либо уже мертвы, либо им не дают ставить, а певцы и публика находятся в руках либо сумасшедших, либо любителей, либо тех, кому глубоко наплевать на оперу. Сегодня иногда чрезвычайно тяжело быть оперным певцом.

- Черняков становится все более востребованным, он поставил «Воццека» в Большом театре.

- Он талантливый человек, но его надо как-то ограничивать, потому что, если вы ставите оперу, вы должны понимать, что опера – это музыка и голоса. Режиссер должен создать для нас ситуацию, в которой мы бы чувствовали себя комфортно и произведение возродилось в изначальном виде. Они не должны пытаться отметить событие своим присутствием. Иногда слышишь: «Богема» Дзеффирелли! Нет, «Богема» – это Пуччини, а не Дзеффирелли. А сегодня режиссеры хотят вывести на первый план себя. Я работал с Патрисом Шеро, он необычайно талантливый человек, гений, интеллигентный и скромный. Когда мы работали в Зальцбурге с ним и Даниэлем Баренбоймом (а Шеро – очень близкий друг Баренбойма), он приходил к нему и спрашивал: «Могу я сделать это с музыкальной точки зрения?» Баренбойм отвечал: «Да, конечно». Или: «Лучше не стоит». Иногда: «Однозначно, нет». Т.е. Шеро смирял себя перед партитурой, ставил свой талант на службу ей. Это то, что мы, певцы и дирижеры, обычно делаем. Весь наш музыкантский опыт, эмоции, чувства мы вкладываем в воссоздание шедевра, стараясь служить проводниками воли композитора. И то, что является законом для нас, должно быть и единственным путем для режиссеров.

- Но, к сожалению, администрация современных оперных театров сегодня все больше приглашает альтернативных режиссеров.

- Но ведь я не имею в виду, что постановка должна быть обязательно традиционной. Она может быть очень современной. В некотором роде примером является Боб Уилсон, потому что его постановка «Пеллеаса и Мелизанды» «работала» сенсационно, а она была чем угодно, но только не традиционной. Или Шеро – совсем не традиционный режиссер. Все очень просто: если у тебя есть талант – ставь его на службу партитуре, там все написано и заложены различные варианты интерпретации, поэтому у тебя есть выбор. Режиссер должен придерживаться этого пути, а не улетать прочь.
Мне кажется, я становлюсь агрессивным в этом вопросе, но это лишь потому, что я люблю интересные постановки, я так много узнал от талантливых режиссеров, от Поннеля, Шеро, Дзеффирелли в его лучшие годы, Вилли Деккера. Я столь многому научился от них! Это так замечательно – учиться. А сегодня я по большей части нахожусь в ситуации, когда приходится учить других.
Вы правы. Ответственность за выбор режиссера несет администрация театра. Но и дирижер должен за этим следить. Например, Баренбойм очень любит участвовать в постановочном процессе, бывать на сценических репетициях, говорить веское «да» или «нет», он много работал с Поннелем. Это одна из функций дирижера, он не должен ограничиваться музыкальной стороной, закрывая глаза на то, что происходит на сцене, как Зубин Мета в Мюнхене, допустивший появление горилл в «Риголетто».

- Вам придется участвовать сейчас в спектаклях «Силы судьбы» в Венской опере, поставленной Паутни, я видела фотографии этого спектакля – они ужасны.

- Я знаю. Мне все об этом говорят. И не только это. Мне показали партитуру, там масса сокращений – сокращен дуэт падре Гуардиано и Мелитоне. Я участвовал и в предыдущей постановке «Силы судьбы», осуществленной дель Монако, и она тоже была уродливой. Но роль падре Гуардиано не очень зависима от режиссерских решений, вы можете одеть его в черный костюм вместо монашеской рясы, но суть персонажа не будет сильно затронута. Это как с Греминым в Зальцбурге. Они нарядили меня как Брежнева, в форму с орденами, сделали инвалидом с деревянной рукой. Но кто об этом думает, когда театр после моей арии обрушивается аплодисментами?
Я спою Гремина и в Вене. Впервые я исполнил эту партию во Флоренции с Семеном Бычковым, постановка была тоже некрасивой, осуществленной немецким режиссером, но, по крайней мере, я был русским дворянином, а не инвалидом. В романе Пушкина и в опере говорится, что он был ранен на войне, но это не значит, что его порезали на куски. Во Флоренции было прекрасно с музыкальной точки зрения, потому что дирижировал Семен, а постановка была чистый мусор.

- Вы не боитесь так открыто и критически высказываться о режиссерах, ведь это очень сильный клан в оперном мире?

- Послушайте, мне – шестьдесят лет. Мои выступления полностью расписаны до 2015 года. После этого, если захочу – буду продолжать, не захочу – остановлюсь. Поэтому я говорю то, что думаю, особенно по этому вопросу. Я профессионал, и это настоящее благословение – участвовать в постановке, в которой ты полностью воплощаешь характер. Но я впадаю в депрессию, когда участвую в спектакле, который убивает мою душу. И я считаю, что, как и во всяком другом деле, режиссурой должны заниматься профессионалы. Вот так просто. Я знаю, что многие режиссеры приходят в оперу из драматического театра за большими гонорарами. Но это их проблема, почему она должна становится моей или проблемой публики? Если они хотят ставить оперы, пусть учатся. Изучают музыку, концепцию произведения.

- В спектакле вы поете падре Гуардиано, настоятеля монастыря, монаха, чьи действия, как это часто бывает  с религиозными персонажами у Верди, не приводят к ожидаемому результату. А сами вы религиозный человек?

- Если говорить о религиозности в итальянском смысле, то, безусловно, нет. Я вырос в католичестве и очень часто бывал разочарован и не находил ответа на волнующие меня вопросы. Мне кажется, религиозность в человеке может быть независимо от принадлежности к определенной церкви. Более того, думаю, что все церкви как организации были внедрены малыми группами людей для достижения каких-то политических целей. И сегодня религиозные деятели представляются мне, прежде всего, фигурами политическими. Я не ощущаю нужды принадлежать ни к одной из этих групп. Вы можете иметь свою собственную веру, религиозность и представления о мире.
Часто, когда деятели церкви пытаются объяснить величие мироздания и вообще все проблемы, я испытываю род неловкости, ибо, если говорить серьезно, мы в мире подобны маленьким муравьям. Для муравья дать определение горы – непосильная задача. Почему же мы имеем претензии все объяснить? Миллионы, биллионы людей пришли в этот мир до Христа. Что же, из-за этого они лишены спасения и истины, принадлежат ко второму сорту? Я, к сожалению, думаю, что все религии придуманы людьми и ими же используются.
Но это не означает, что я не могу воплощать на сцене роли религиозных людей. Все это можно сделать, главное – быть честным с собой и с окружающими.

Copiright © 2008 Журнал любителей искусства|Главная|Контакты|Карта сайта|